Стеклянный ангел - Страница 89

Теперь у меня остался только один ангел. Посмотри на него хорошенько, он - твой.

Миша взглянул на маленькую прозрачную фигурку у нее на ладони, не решаясь взглянуть в ее лицо. Он молчал, и она снова заговорила.

- Когда-то он был моим. Мне дал его человек, который и создавал этих ангелов, ангелов покаяния. Я тоже нуждалась в покаянии. Потому что я убивала. Но теперь он - твой. Я оставила его для тебя. Он - последний. Больше у меня нет. Тех, кто нуждается в покаянии, гораздо больше.

Она немного помолчала, потом подошла к нему, прижала его голову к своей груди, погладила его по волосам. Он слышал, как бьется ее сердце.

- Я обещаю, Миша, что этот ангел будет твоим. Я никому его не отдам. Он – твой. Не нужно было тебе мешать мне. Ведь я предупреждала тебя. Ты должен был понять это еще тогда, когда в поезде у тебя пропала карта памяти. Но ты не понял. И даже, когда ты сунулся в дом Тадеуша Войтковского, и мог бы расстаться с жизнью, все равно не понял. Не понял, что это предупреждение. Что мне теперь делать с тобой?

Она подошла к нему очень близко. Положила руки ему на плечи. Ему стало страшно, так страшно, как если бы человек, которого он очень любил и который умер, оплакиваемый им и похороненный, вдруг ожил бы и пришел к нему, требуя любви, требуя объятий и поцелуев.

Это была не Жанна, это была совсем другая женщина, женщина, которую он не знал. Убийца. И имя у нее было другое: Надежда, Надежда Ермилова. Жанны больше не было.

Он почувствовал ее теплые, нежные руки у себя на шее. И замер в оцепенении и ожидании, он и сам не знал чего: любви или смерти… Он закрыл глаза и мысленно попрощался со всем, что было у него в этой жизни – хорошего и плохого… Приготовился к тому, что сейчас на шее захлестнется веревка…

Неожиданно она наклонилась к нему и поцеловала его в губы, прошептала еле слышно:

- Он будет со мной, пока не понадобится. Пока не станет нужным тебе. Я обещаю, что этот последний ангел – только для тебя.

Через мгновенье он открыл глаза и увидел ее удаляющуюся тень на серой стене …

И долго-долго, уже после того как стих в темной анфиладе полуразрушенных комнат глухой удаляющийся звук ее шагов, он все прислушивался и ждал. И сам не знал, чего ждал…

Глава двадцать восьмая

Он очнулся в машине скорой помощи. Рядом сидела молоденькая девушка в белом халате. Он смотрел на ее профиль, - розовую в крохотных веснушках щеку, курносый нос, накрашенные ресницы, - не понимая, что с ним и где он находится.

Она заметила его взгляд, наклонилась над ним, радостно сказала кому-то:

- Марк Петрович, он очнулся!

- Замечательно, Леночка, - ответил кто-то басом, - подъезжаем уже.

Он вздохнул и закрыл глаза, стараясь не думать, стараясь не вспоминать.

Машину трясло. Он никак не мог согреться. У него сильно стучали зубы, за закрытыми веками неотступно стоял темный силуэт на фоне освещенного лунным светом окна, и, когда девушка, сидящая рядом, касалась его лба теплой рукой, ему казалось, что он все еще там, в этом черном доме, и та, о которой он боялся думать, еще рядом… еще рядом…

Наконец машина остановилась.

- Куда же его, Марк Петрович? - спросила веснушчатая девушка. – Все палаты переполнены. В коридоре и то мест нет!

- Куда, куда? - проворчал бас. – Ко мне положим, что ж теперь…

-Так вы опять спать не будете? Вторые сутки уже.

- Ничего, на стуле посплю, – пробурчал неизвестный, невидимый Мишей, Марк Петрович.

На носилках Мишу внесли в небольшое одноэтажное здание, вероятно какую-то сельскую больницу, затем в маленький закуток с крошечным оконцем под самым потолком в самом конце длинного, пахнущего хлоркой, коридора. Очевидно, это и было пристанище Марка Петровича - отгороженный фанерным листом угол с узенькой кушеткой и маленьким столиком, на котором стоял старый телевизор.

Мишу положили на койку, укрыли толстым одеялом.

- Капельницу ставить? - спросила Леночка.

- Не надо никакую капельницу.

Марк Петрович оказался мужчиной небольшого роста с окладистой бородой и выпирающим из под белого халата животиком.

- Он и без капельницы справится, зачем зря лекарства переводить? У него просто переохлаждение, да и стресс, видимо. Согрей ему супу, там в столовке осталось, и чаю горячего пусть попьет. Сразу оклемается. И мне чаю, и еще, сама знаешь что.

- Может не надо, Марк Петрович? Вы сегодня и так уже два раза - сами знаете что.

- Надо, Леночка, надо. Ты думаешь, с чего я держусь-то вторые сутки? Надо, непременно надо! - Марк Петрович вздохнул и вышел.

Леночка подоткнула одеяло, снова прикоснулась к Мишиному лбу, и тоже вышла.

Через несколько минут она вернулась с подносом, на котором стояла дымящаяся тарелка и маленький граненый стакан с чем-то прозрачным.

- Давайте я вам помогу, - сказала Леночка, - привстаньте. Вот так, вот так.

Она усадила Мишу, поправила подушку у него за спиной.

- Ну вот, а теперь выпейте вот это.

- Что это? - спросил Миша. – Вода?

- Да нет, это лекарство.

- Какое лекарство?

- Ну вы что, по запаху не чуете – какое? - засмеялась Леночка. – Пейте, пейте! Это Марк Петрович из своих запасов выделил, а это знаете, дорогого стоит. Он редко с кем этим добром делится. Пейте, сразу согреетесь. Зубы вон до сих пор стучат. Залпом пейте, вот и хлебушком закусите.

Миша выпил, сморщился, быстро откусил душистый темный хлеб.

- А теперь ешьте суп. Только он горячий, осторожно. Подождите, я вас сама покормлю.

Она поднесла ложку к его губам. Суп был удивительно вкусный - наваристый, с маленькими кусочками мяса, мелко нарезанной зеленью.